James Dean. A Biography, Val Holley, 1995

Перевод: Наталия Николаева для james-dean.ru

Глава 2. The Recovering Hoosier Исцеленный индианец

В том, что касается происхождения Джеймса Дина из Индианы, примечательно, что Дин поднялся над ним. Он отбросил ограничивающие черты – расистскую и гомофобную нетерпимость, узость мышления – и сохранил только те, которым присущи обаяние и естественность.

Когда Дин жил в Нью-Йорке, он написал стихотворение, в котором выразил свое отношение к своим корням – Фэрмаунту, штат Индиана.  В стихотворении перечислены внешние добродетели Фэрмаунта: повсеместное богопочитание, ежедневное чтение газет, приятность в обращении. Но, писал Дин, внешние проявления морали маскируют глубокие изъяны внутри. Он обвинял Фэрмаунт в промышленном бессилии, идолопоклонничестве и «опасной» нетерпимости (в том числе ненависти к католикам и евреям). В завершение он заявляет: Фэрмаунт – «не я», именно по этой причине он не там, а в Нью-Йорке.

У Индианы – с красотой ее пейзажей, давней традицией образования высокого уровня и множеством знаменитостей в литературе и политике – много достоинств. Но есть и темное прошлое. Вследствие географического положения заселение Индианы шло не с востока, как в других штатах Среднего Запада, а с юга, поэтому настроения там бытовали в значительной степени южные. Хотя автомобильная промышленность в Индианаполисе в конце девятнадцатого века была сильнее, чем в Детройте, вскоре Детройт заберет себе его славу, принимая на работу на автомобильные заводы эмигрантов из Восточной Европы и чернокожих с Юга, что было запрещено в Индианаполисе ограничениями коммерческого зонирования.

Во время широкого размаха движения Ку-Клукс-Клана в 1920-х годах не Джорджия или Миссисипи, а Индиана была передовым штатом организации. Она проникла во все графства и большинство мелких городов. Фэрмаунт не был исключением. Выпуски «Фэрмаунт Ньюс» начала двадцатых годов полны сообщений о внезапных появлениях представителей Клана в капюшонах на службах в местной церкви. Обычно эти посетители передавали денежное пожертвование и письмо священнику с благодарностью за усилия церкви ради сохранения Америки белой, подписанное «Рыцари Ку-Клукс-Клана, Фэрмаунт, Индиана»[1] .

Джеймс Дин отказывался заключать себя в рамки ограничений, предписанных другими. Во взрослой жизни он был рад называть своими друзьями афроамериканцев; его особенно интересовало, чему можно было научиться у них. Так он занимался танцем у Кэтрин Данхэм, учился играть на барабанах бонго у Сирила Джексона и общался с Эртой Китт, Биллом Ганном, Сэмми Дэвисом младшим, Мариэттой Канти и другими.

Не был Джеймс Дин и антисемитом. Он мог бы сказать, что большинство его лучших друзей были евреями: Диззи Шеридан, Барбара Гленн, Рой Шатт, Дэвид Даймонд, Леонард Розенман, Джеймс Шелдон, Норма Крейн, Арлен Сакс, Боб Хеллер, Мартин Ландау. Раса, вероисповедание или сексуальная ориентация не влияли на суждение Дина о людях. Он судил о людях по тому, чему мог научиться у них.

Другим достоинством Дина было его сочувствие неудачникам. Различные жизненные ситуации заставили его почувствовать себя изгоем: фактическое сиротство и, в особенности, отстранение от занятий в старшей школе. Николас Рей, режиссер фильма «Бунтарь без причины», говорил, что Дин «мог внезапно проявить симпатию к одиноким или страждущим людям; он «усыновил» нескольких». Таким приемышем в Фэрмаунте был Ларри Ли Смит, считавший Дина героем за то, что он был добр к нему, тогда как старший брат, один из товарищей Дина по баскетбольной команде, всегда обижал его.

Отчужденность Дина не оставалась незамеченной жителями Фэрмаунта; он  был не вполне такой «обычный парень», как утверждал его дядя. «Мы смотрели на Джимми снизу вверх, но считали его взрывоопасным и не принадлежащим к нашему сообществу, – вспоминает Сью Хилл (она младше Дина на три года). «Мы сознавали, что он марширует под иной барабан, чем девяносто девять процентов жителей Фэрмаунта. Некоторые в городе были рады, что он уехал в Калифорнию». Ширли, сестра-близнец Хилл, добавляет: «Его драматическая одаренность восхищала нас, а его художественные способности к живописи маслом, и таланты в баскетболе и бейсболе завоевали ему признание и популярность среди сверстников, несмотря на его индивидуальные особенности».

Младшие ученицы старшей школы Фэрмаунта считали Дина «немного выходящим за рамки – почти малолетним правонарушителем по статусу, – говорит Сью Хилл. – Однажды в читальном зале у Рэймонда Эллиотта он потянул за бретельку лифчика одной девушки, и с щелчком отпустил - это была чуть ли не самая большая дерзость, какую можно было придумать при таком строгом стороннике дисциплины, как мистер Эллиотт». Вечером Хилл звонила друзьям и спрашивала: «А знаете, что сделал сегодня Джим Дин?»

Летом 1948 года местное отделение организации "Ветераны иностранных войн" спонсировало танцы по выходным в зале над универсальным магазином Фэрмаунта, чтобы местной молодежи не приходилось ездить в Марион, главный город графства. «Однажды Джим пришел с девушкой не из нашего города, – рассказывает Хилл, – и потом они вели себя, как бандиты. Из-за этого воспитатели отправили всех домой пораньше, и больше этих танцев по выходным не было».

Другая одноклассница, Барбара Лич, считала, что верно было бы называть поведение Дина «вызывающим». Она рассказывает, что «он был более дерзким», чем другие ее сверстники. Ее первое воспоминание о Дине (она переехала в Фэрмаунт как раз перед выпускным учебным годом) – вечеринка по случаю Хэллоуина в сарае. Дин сверху пытался лить сидр в раскрытые рты ребят, стоявших внизу.

Джеймс Байрон Дин родился 8 февраля 1931 года в доме на Четвертой и МакКлюр в Марионе, штат Индиана. Его родители, Уинтон и Милдред Уилсон Дин, поженились за шесть с небольшим месяцев до этого, 26 июля 1930 года. Уинтон Дин работал зубным техником в местном госпитале для ветеранов, а Милдред Дин – в аптеке. Скоро маленькая семья переехала в Фэрмаунт, родной городок Уинтона Дина, и следующие пять лет проживала по разным адресам то в Фэрмаунте, то в Марионе. Джеймс Байрон будет единственным ребенком у своих родителей.

Практически все описания его детства говорят о материнском воспитании. Она мечтала, чтобы он выступал на сцене, и записала его на занятия стэпом в Марионском колледже танца, когда ему было три года. Зина Глэдис Питсор, руководитель этой школы танца, описывала выступление своей труппы с участием пятилетнего Дина. «У Джимми был стэп, сложный номер, – рассказывает Питсор, – а его двоюродная сестра Джоан Уинслоу танцевала вальс клог. Джоан была старше и очень талантлива, но маленький Джимми затмил ее своей улыбкой и резвостью ножек. Он понравился публике».

В раннем детстве Дина было одно обстоятельство, вызывавшее тревогу. Двоюродная сестра Милдред, Лотти Уилсон Паттерсон, вспоминала рассказы Милдред о том, что у мальчика были страшные подкожные кровоизлияния, и она часто стояла у его постели и плакала, потому что боялась, что он умрет. Близкие к семье источники сообщали, что у мальчика часто шла носом кровь, что иногда приводило к обмороку. «Его руки и ноги обычно были покрыты ужасными синяками размером и формой напоминающими серебряный доллар», – писал один репортер после разговора с бабушкой Дина. Визит к врачу не помог установить диагноз и дал пессимистическое заключение, что если мальчик выживет, все пройдет с возрастом. В наше время, конечно, ребенок, приведенный к врачу в таком состоянии, привлечет внимание социальной службы.

В 1936 году Уинтон Дин согласился на перевод в госпиталь Управления по делам ветеранов в Сотеле, Санта-Монике, штат Калифорния. Летом 1937 года, в возрасте шести лет, Дин пошел в детский сад при начальной школе МакКинли, где отучился с первого по третий класс. Сначала семья жила в доме 1215-А на Двадцать шестой улице, а через два года переехала в дом 1422 на Двадцать третьей улице.

Мать Милдред Дин умерла до ее замужества, возможно это сыграло роль в том, что Милдред с сыном связывали необыкновенно близкие отношения. Позднее Дин много рассказывал о матери своему другу Джонатану Гилмору, который сообщает, что Милдред знала, что сыну трудно найти друзей среди детей в Санта-Монике и старалась, чтобы дома он чувствовал себя в безопасности и даже в изоляции – учила его играть на скрипке, читала ему вслух, играла в «понарошку». Они придумывали истории о приключениях и разыгрывали их по ролям, или изобретали слова, тайное значение которых знали только они. Про Милдред говорили, что у нее есть талант к подражанию, ее часто просили изобразить кого-нибудь. По словам Гилмора, она осознавала ограниченность своего положения в жизни и схватилась за возможность перешагнуть через нее благодаря своему сыну.

Не сохранилось сообщений о каком-либо влиянии, которое Уинтон Дин имел на своего сына. (Единственное, что Дин сказал публично о своем отце,  было признание, что «у него поразительно умелые руки»). По информации Гилмора, Уинтон не одобрял особой привязанности, существовавшей между Милдред и сыном, считая, что проводить столько времени с матерью вместо приятелей по играм нетипично для мальчика, во всяком случае, для его сына. «Когда Джимми был старше, – писал Гилмор, – он очень старался показать другим свою близость к отцу и теплые взаимоотношения с ним. Но он никогда не мог скрыть правду от себя».

Друг из Фэрмаунта, навестивший Динов в 1938 году, сообщил, что Милдред говорила: «Я не хочу, чтобы мой Джимми рос здесь. Я подумываю о возвращении в Индиану. Здесь все такое фальшивое. Я хочу, чтобы мой Джимми рос там, где все настоящее и простое». Ее молитва будет услышана, но при трагических обстоятельствах. В сентябре 1939 года, когда сыну было восемь, при операции обнаружилось, что у Милдред рак матки.

Весь следующий год оказался для Дина тремя кругами ада – он беспомощно наблюдал, как ухудшается состояние здоровья матери. В конце концов, Милдред умерла 14 июля 1940 года, когда ему было девять. Старшим школьником он писал, что так и не смог примириться со смертью Милдред, что эта смерть по-прежнему преследует его.

Когда Милдред умерла, сестра Уинтона Ортанс и ее муж Маркус Уинслоу предложили Уинтону Дину отправить сына обратно в Индиану и позволить им растить его. Ни один член семьи Динов никогда не распространялся о причинах, по которым мальчику будет лучше у них, чем с отцом, или о тех чувствах, которые стояли за согласием Уинтона. Тем не менее, предложение было принято с небольшими возражениями или без них, и нет сведений о встречном предложении со стороны семьи Милдред, хотя две ее сестры были с ней на всем протяжении болезни. В поезде мать Уинтона с внуком сопровождала тело Милдред обратно в Индиану.

Дин никогда не справится с потерей матери. Барбара Гленн, особый человек в его взрослой жизни, говорила, что в отношении Милдред Дин навсегда остался девятилетним мальчиком; он мог говорить о ней только на этом уровне. Мариэтта Канти, актриса, снимавшаяся в фильме «Бунтарь без причины», призналась, что как-то на съемочной площадке Дин выпалил ей, что богу до него нет никакого дела: «Только посмотрите, какую гадкую штуку он со мной проделал, что касается моих матери и отца». Хотя только один из родителей умер, ему казалось, что он потерял обоих.

У Ортанс и Маркуса Уинслоу была дочь, но не было наследника. Поэтому с девятилетним Джеймсом Дином обращались, как со своим сыном, и четырнадцатилетней Джоан Уинслоу ни в чем не отдавалось предпочтения. «Джимми никогда не сидел спокойно, – говорит она, – ему всегда надо было быть лучшим во всем. Он продолжал всех донимать, чтобы его научили водить трактор. Как только он научился, он забыл о тракторе и захотел выращивать цыплят».

Хотя природное любопытство вызывало у Дина стремление научиться вести хозяйство на ферме, он только терпел сельский труд, но так и не полюбил его, как считает его друг Боб Миддлтон, работавший помощником у Маркуса Уинслоу. «Мы с Джимми торговались из-за работы на тракторе, – рассказывает Миддлтон. – Я пахал ночью, потому что ему это не нравилось».

Что нравилось Дину в сельской жизни, так это неограниченные, как кажется, возможности для отдыха. Большой пруд в усадьбе дяди годился для купания летом и катания на коньках зимой.

Сарай Уинслоу, как говорит его друг Рекс Коуч, был известен как баскетбольный центр графства. «Каждое воскресенье там собирались от десяти до тридцати пяти парней, – рассказывает он. – Джимми рано стал играть вместе с игроками много старше себя». Сарай также прекрасно подходил для тренировки трюков на трапеции. Дин потерял два передних зуба, пытаясь повторить трюк, который показал ему дядя, и до конца жизни вынужден был носить протезы.

Вспоминая Дина, Миддлтон говорит: «Научи этого малыша чему-нибудь, через неделю он уже будет это делать лучше тебя». Однажды отец Миддлтона предложил Дину пострелять из его тридцативосьми калиберного револьвера. «Джимми хорошо стрелял из ружья, но никогда раньше из револьвера, – рассказывает Миддлтон. – Они вышли на улицу и папа стал стрелять. Несколько минут Джимми просто стоял и смотрел. Потом он взял тридцативосьми калиберный и повторил практически каждый выстрел отца. Это почти невозможно – сделать такое, впервые взяв в руки револьвер».

Ортанс Уинслоу позднее будет размышлять: «Когда Джимми собирался сделать что-нибудь, никто не мог его остановить. Он становился упрямым и рассудительным, когда считал, что это нужно. Когда он смеялся, весь мир смеялся вместе с ним, а когда плакал - шел дождь. Он всегда мог заразить людей своим настроением. Это был удивительный дар».

Покойный Ральф Райли, на протяжении многих лет «старший государственный деятель» Фэрмаунта сохранил в памяти много живых воспоминаний о юности Джеймса Дина. У Райли был автомобильный салон, и Дин любил приходить туда и разговаривать о машинах. «Он говорил о хот родах и знал, как переделать автомобиль в хот род, – вспоминает Райли. – Говорил о «четырехцилиндровых карбюраторах» и «распределительных валах”, что было сверх моего понимания, потому что я знал только те автомобили, которые продавал.

У Рейли была также служба доставки газет, где работала местная молодежь. Дин никогда не работал у него, но заходил поболтать с другими ребятами, заводил споры и выставлялся за дверь. Однажды, когда Дин уже учился в старшей школе второй год и был игроком второй баскетбольной команды, вся команда Фэрмаунта совершала поездку на автобусе и остановилась перекусить. Тренер Эд Джонсон сказал: «Так, первая команда – здесь, вторая – вон там, – вспоминает Рейли. – Но Джимми сел с первой командой. Тренер Джонсон сказал: «Дин, сядь со второй командой». Джимми рассердился и вернулся в автобус. Он отказался от еды. Обычно тренер развозил ребят по домам, когда они возвращались в город, но Джимми продолжал сердиться на него и пошел домой пешком под дождем». Учитывая, что школа Дина была маленькой, у него был выдающийся выпускной год (1948-49), полный достижений. Спонсор учредил ряд премий в старшей школе Фэрмаунта, вручаемых в конце каждого учебного года лучшему ученику в четырнадцати номинациях. Дин получил две такие премии (в атлетике и юриспруденции). В начале учебного года школьная газета напечатала его краткую биографию, где отмечено его детство в Калифорнии и возвращение в Фэрмаунт, но избегается упоминание о смерти матери. Сообщается, что его любимое блюдо – салат из бананов; его больше всего бесят женщины и стиль «new look»; его хобби – мотоциклы, коньки, искусство, сцена.

Когда его попросили назвать высшее достижение в своей баскетбольной карьере, Дин назвал игру прошлого сезона против команды «Джефферсон тауншип». На первый взгляд кажется, что это странный выбор. Он набрал восемь очков, приличный, но совсем не лучший результат в игре, и менее блестящий, нежели его достижения в игре того же сезона  местных игр  против команды Сент-Пола, где он заработал семнадцать очков – лучший результат. Но в эмоциональном значении этих игр была огромная разница: победа над Сент-Полом досталась легко, но Джефферсон тауншип не знали поражений и были фаворитами, это было главное разочарование сезона.

Способность Дина разбивать свои очки во время игры в баскетбол хорошо известна. Как замечает местный офтальмолог, «Примерно раз в две недели мне приходилось чинить его очки или выписывать ему новые, потому что он постоянно разбивал их». Однако не потому, что он занимался контактным видом спорта. «Часто он разбивал очки, – сообщает Сью Хилл, – после того, как получал персональный фол в баскетболе. Он бросал их, вот почему они бились. Они держались на резинке, и так просто не упали бы. Появлялось такое чувство, что он будет конфликтовать с кем угодно, не только в баскетболе с рефери, но во всем и со всеми».

В статье о команде Фэрмаунта в начале выпускного года рост Дина указан в пять футов семь с половиной дюймов (171,5 см) и вес  – сто сорок шесть фунтов (66 кг) – едва ли хорошие данные для воспитания выдающегося баскетболиста.

Но Дин весь сезон зарабатывал наивысшее количество очков, со средним результатом восемь очков за игру, что удавалось ему благодаря хорошо отработанному длинному удару. Во время домашней игры, совпавшей с его восемнадцатым днем рождения, болельщики пропели ему “Happy birthday”. По достижении этого возраста на основании Закона о выборочной военной службе 1948 года ему предписывалось зарегистрироваться для призыва, что он сделал 14 февраля. В его регистрационной карточке указан рост – пять футов восемь дюймов (173 см) и вес – сто пятьдесят фунтов (68 кг).

В конце сезона на местном турнире с Дином как будто произошло волшебное превращение. Раньше он хорошо себя показывал, но теперь у него были самые лучшие достижения. Команда Фэрмаунта вступила в турнир бесспорно отстающей, но прошла значительно дальше, чем ожидалось. В первом круге она разбила команду старшей школы Ван Брюэна и в полуфинальном круге разгромила команду Миссиссиньюа; исход обеих игр стал неожиданным, поскольку обе эти команды дважды побеждали Фэрмаунт в обычных играх сезона. И Дин, как самый результативный игрок Фэрмаунта, в каждой игре стал решающим фактором в этих победах. «Дин нанес урон в середине игры, – сообщала газета «Марион Кроникл Трибьюн» об игре с Миссиссиньюа. – Он четырежды отправлял мяч в корзину во втором периоде и еще два раза в третьем».

В финальном круге Фэрмаунт встретился с командой старшей школы города Марион, можно сказать Голиафом графства Грант, потому что ее размер и выбор талантливых игроков значительно превышали возможности любой другой школы. Хотя команда Дина проиграла, он был звездой игры с пятнадцатью очками (лучший результат в обеих командах). Местный спортивный обозреватель, подводя итог турнира, написал: «В местных сборных был парад звезд, но лучшими игроками мы выбрали бы Боба Шугарта из Суэйзи и Джима Дина из Фэрмаунта…»

Дин всегда прекрасно показывал себя и с дальней дистанции, и с близкого расстояния. Он набрал сорок очков в трех играх (наивысший индивидуальный результат турнира)».

Атлетические результаты Дина распространялись на дорожку и поле, хотя он был менее одарен в этом. В первые годы он практиковал бег с препятствиями – высокие и низкие барьеры. В выпускном классе он перешел на прыжки с шестом, но ничего подобного, как победа на чемпионате штата, как он говорил позднее Гедде Хоппер[2], у него не было. Во время обычного сезона на дорожке он прыгал 9 футов 9 дюймов (2 м 97 см). Как и в баскетбольном сезоне, он улучшил результат в sectional meet с прыжком в 10 футов 3 дюйма (3 м,12 см). И все-таки он оказался лишь одним из трех претендентов на третье место, показавших одинаковый результат, и потерял свой шанс после того, как была брошена монетка.

В выпускном классе Дин попробовал себя в дебатах с умеренным успехом. Его партнером была Барбара Лич. «Только она могла сравниться с ним в интеллектуальном смысле,  продумывая выступление, – говорит Сью Хилл. – Когда все мы ходили в библиотеку Мариона, чтобы готовиться к занятиям, Джим и Барбара проводили там много времени вместе». 13 февраля 1949 года Дин и Лич представляли Фэрмаунт в часовых дебатах против старшей школы Мариона, транслировавшихся по местному радио. Они отстаивали положительный ответ в поддержку высказывания «Президентов США следует избирать прямым народным голосованием». В конце программы судьи объявили победителем Фэрмаунт.

Спустя десятилетия Лич открыла то, что считала своей тайной о Дине: если он не мог найти документов в поддержку определенного утверждения, он фабриковал их. «Я жила в сильном страхе, что его поймают на этом и пострадает доброе имя Фэрмаунта», – призналась она. Но пару раз, когда Лич болела, Сью Хилл заменяла партнершу Дина на дебатах. «Я помню, что он фабриковал источники и притворялся, что зачитывает их со своих карточек, и тем не менее мы побеждали, – признается Хилл. – Тогда он попробовал так выкрутиться и в следующий раз, но судья попался очень знающий, и мы проиграли».

Дон Мартин - учитель музыки и руководитель оркестра Фэрмаунта в выпускной год Дина, вспоминает: «На барабанах у Джимми было потрясающее чувство ритма. Он должен был доказать это миру и хотел быть услышанным. Тогда он был тяжелым человеком. Интроверт. Сильный комплекс. Он все время задавал вопросы».

«В доме, где я жил, на террасе висели качели. Мальчики заходили, мы сидели на качелях и разговаривали. У меня были старинные часы в форме музыканта, играющего на лютне. Однажды Джимми, зайдя в мою комнату, посмотрел на часы. «Для чего вам это?» – спросил он. Я попытался объяснить. Он все время так задавал вопросы».

«Однажды я заметил ему: «Ты никогда ни о ком не говоришь». Ответ его был поразительным: «Невысказанное слово мы контролируем. Высказанное контролирует нас». На меня произвела впечатление глубина этого высказывания».

Хотя Дин был известен своими спортивными успехами или относительно отчаянным поведением, его настоящим коньком была актерская игра и эмоциональность. С первого года он был задействован в пьесах, которые разыгрывал класс, и мог бы рассчитывать на главную роль в постановке выпускного класса, замечательной пьесе Джорджа Кауфмана и Мосса Харта «Ты не можешь забрать это с собой» (You Can’t Take It With You). Аделин Брукшир, преподаватель драматического искусства, понимала, что из всех ее учеников только Дин может справиться с ролью эксцентричного русского учителя балета Бориса Коленкова. «В густой бороде и  самостоятельно нанесенном гриме он блистал», – вспоминает она. «Джим был очень хорош в этой роли с того момента, как он решил серьезно взяться за нее, – добавляет Джойс Джон. – Он часто опаздывал на репетиции, а иногда вообще не появлялся. Что мне запомнилось о нем больше  всего в этой пьесе, или в любой другой, так это то, что он мог огорчить миссис Брукшир, и это всегда меня сердило. Он был вспыльчивым и, если ему что-то не нравилось, уходил с репетиции. Он был вспыльчивым, но играл хорошо».

Высшим достижением Дина в годы старшей школы стало первое место на конкурсе декламаторов во время съезда Национальной лиги ораторского искусства (National Forensic League) штата 9 апреля 1949 года. Он выбрал отрывок «Рукопись сумасшедшего» из «Записок Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса, монолог “реального кота, пристукнувшего нескольких людей” (как он позднее сказал в интервью газете «Нью-Йорк Таймс»). Дин репетировал выступление несколько месяцев под руководством Аделин Брукшир.

Прямо перед рождественскими каникулами Дин читал «Сумасшедшего» перед сверстниками на уроке ораторского мастерства, и один из его товарищей по баскетбольной команде, Дэвид Фокс, перебивал его. Молодые люди подрались. В наказание Дин, а не Фокс, был отстранен от занятий на три дня[3]. Дин не был допущен к участию в баскетбольной игре против команды старшей школы Суитсера, в которой команда без него с трудом одержала победу – 43 против 42 очков. Прибавляя к обиде оскорбление, когда он попытался купить ученический билет, чтобы посмотреть игру, билетером оказался Рэймонд Эллиотт - надзиратель читального зала, который сказал Дину, что он не ученик. И это было еще не все. В конце сезона два товарища по команде, обошедшие Дина как самые результативные игроки сезона, сыграли по 18 игр, а Дин без игры с Суитсер – только 17.

Дин продолжал работать над своим чтением. «С самого начала, – рассказывает Брукшир, – у него было природное чутье на контрасты настроения в отрывке, почти неуловимые переходы от здравого рассудка к безумию и обратно». Когда наступило время конкурса штата, судей поразил его потусторонний, остекленевший взгляд. После четырех кругов на протяжении двух дней конкурса Дин был объявлен победителем. На съезде собрались только школы-члены Национальной лиги ораторского искусства, и ни одна из крупных старших школ Индианаполиса не принимала в нем участия. Однако многие из соперников Дина были из школ с давними традициями преподавания юриспруденции, и его победа была серьезным достижением. Теперь он будет представлять Индиану на национальном съезде в Лонгмонте, штат Колорадо.

Утром 27 апреля общее собрание учеников старшей школы Фэрмаунта торжественно провожало Дина на школьном дворе, что было организовано директором, простившим Дину драку с Дэвидом Фоксом. Играл оркестр, выступали чирлидеры. И у Дина перехватило дыхание. «Он рыдал, – рассказывала Джойс Джон. – По правде говоря, у нас у всех глаза были на мокром месте». Из школы кортеж машин отвез Дина на станцию Марион, где он и Аделин Брукшир, нянька и репетитор, сели в поезд до Чикаго. Дин плакал второй раз за утро, когда рассказывал Брукшир о проводах в школе.

В Чикаго Брукшир и Дин с другими победителями и преподавателями из Индианы сели в поезд Денвер Зефир. Брукшир курила тайком и, когда выходила якобы в уборную, пробиралась на заднюю платформу вагона, чтобы выкурить сигарету незамеченной. Через сорок лет она узнала от участника из Форта Уэйн, что Дин прибегал к такому же ухищрению, чтобы она не увидела, что он курит. Когда пришло время сна, проводник принес подушки, но Дин беспокойно вертелся, мешая Брукшир на соседнем сидении заснуть. В конце концов он вместе с Лестером Такером, наставником участников из Военной академии Howe, перешел в купе верхнего уровня со стеклянным куполом для обзора, оставив Брукшир в покое.

В Лонгмонте Дин стал шестым из двадцати двух конкурсантов. Его отсеяли после четырех кругов, он не попал только в пятерку финалистов. Брукшир говорит: «Я до сих пор помню, как видела его свернувшимся в своем кресле во время финала, удрученного тем, что он уже не участвует в соревновании». Она отмечает, что, возможно, его наказали за нарушение десятиминутного регламента или за использование отрывка, не являвшегося фрагментом обычной пьесы с участием двух или более персонажей. Она также отрицает, что он начал выступление душераздирающим криком, или рванул рубашку на груди, как позднее утверждалось в сообщениях прессы. «Я никогда не заставила бы ученика начинать выступление так шокирующе, – настаивает она. – Это было чуждо моему обучению».

Хотя обычно Дин ладил со своими сверстниками, он не мог встретить среди них схожих представлений о возможностях жизни за пределами Фэрмаунта. За этим он обратился к избранным взрослым друзьям. Преподобный Джеймс ДеУирд, старше Дина на пятнадцать лет, был по сути человеком со стороны, и хотя он жил в Фэрмаунте, ему довелось повидать мир. Существуют разные мнения относительно ДеУирда. Традиционный взгляд состоял в том, что это был прекрасный парень, чье влияние на молодого Джеймса Дина было полезным и конструктивным. За ним закрепилась репутация примерного христианина; во время учёбы в старшей школе Фэрмаунта в 1931 году он написал конституцию юношеского христианского клуба Hi-Y, призванного своим существованием  «создавать, поддерживать и развивать во всей школе и сообществе высокие стандарты христианского характера» с помощью «чистоты в речи, чистоты в спорте и чистоты в жизни». Будучи полковым священником во время Второй Мировой войны, он дважды был ранен, пытаясь спасти своих людей, и награжден Серебряной Звездой и Пурпурным Сердцем. Он был членом совета школы Фэрмаунта, и часто очаровывал других, приглашая их к себе домой на ужин до собраний или приглашая на десерт и кофе после. Много позже губернатор штата Индиана назначил его председателем комиссии штата по изучению правонарушений среди несовершеннолетних.

Это мнение о ДеУирде поддержала Эвелин Уошберн Нильсен, самопровозглашенный апологет Фэрмаунта, написавшая в 1956 году серию статей, чтобы сформулировать правильное, по ее мнению, представление о Джеймсе Дине. «Чтобы действительно понять (Дина), каким помнят его в родном городе, вы должны знать о человеке, ставшем для него образцом для подражания в жизни, – утверждала Нильсен. – Знать этого культурного, толерантного человека (ДеУирда) с его вкусом к жизни, воодушевлением и юмором, его блестящим умом, значит, знать Джимми Дина».

Цитируя Маркуса Уинслоу, Нильсен говорит, что прежде всего восхищение Дина вызвали «подвиги на войне». Она, и различные другие источники сообщают, что Дин мог свободно изливать душу ДеУирду, рассказывая о нестихающих отзвуках смерти матери.

Наконец, ДеУирд стал для Дина «ближайшим другом в Фэрмаунте» и «центром его жизни». «Обычно, Джимми любил растянуться на полу моей библиотеки, читая Шекспира или другие книги по своему выбору, – рассказывал ДеУирд Нильсен. – Ему нравилось, чтобы фоном тихо играла хорошая музыка; он предпочитал Чайковского». Нильсен сделала заключение, что «эти блестящие пытливые умы безупречно дополняли друг друга... и в этом поистине великом человеке Джимми обрел силу и мужество, чтобы следовать своим тернистым путем к успеху».

Позднее ДеУирд объяснял репортеру: «Все мы находимся в одиночестве и в поиске. Но Джимми, вследствие своей чувствительности, был более одиноким и искал упорнее. Он хотел главных ответов и я думаю, что научил его вере в индивидуальное бессмертие». ДеУирд осознавал, что Дин был «попрошайкой», и «старался получить от вас как можно больше. Если он считал, что вы ничего не стоите, он бросал вас». Но ДеУирд мог дать многое. Он занимался йогой, чтобы унять ноющую боль ран, полученных на войне, и научил Дина некоторым техникам. У него была любительская киносъемка боев быков в Мексике, где он побывал, выступая, как оратор. Бои быков завораживали Дина. ДеУирд любил большие и дорогие автомобили и, как говорят, научил Дина водить машину, а однажды даже возил его на гонки Indy500.

Другого мнения о ДеУирде придерживались те жители Фэрмаунта, чьи религиозные пристрастия не доходили до фундаментализма. Сью Хилл вспоминает, как ДеУирд зашел в кафе-мороженое после выступления с речью на собрании верующих в Фэрмаунте. «ДеУирд говорил о том, сколько денег он получил накануне, и какова его доля. Я была разочарована, – сказала она. – Мой отец знал ДеУирда сразу после войны, и призывал его написать о своих впечатлениях. Однако, когда ДеУирд стал евангелистом и принял идеи греха-дьявола, это было слишком далеко от наших квакерских принципов, и мой отец говорил, что ДеУирда больше интересуют деньги, чем помощь ближнему».

«Мы работали в кафе-мороженом, – рассказывала Хилл, – и видели заходивших верующих, но нас шокировали не их набожные разговоры – «Спасены ли вы Господом нашим Иисусом Христом?» – а тем, что они вели себя в кафе, как сексуально озабоченные. Мои родители сказали бы: «У них течка».

Одна из форм служения ДеУирда обществу состояла в том, что он возил небольшие группы мальчиков из Фэрмаунта в бассейн YMCA (Young Men’s Christian Association, Ассоциация христианской молодежи) за двадцать миль к югу в Андерсон. Купание обнаженными было вполне принято в то время, и ДеУирду представлялся прекрасный случай продемонстрировать свои боевые ранения и предложить своим молодым друзьям прикоснуться к тому, что осталось от его грудной клетки. «Я видел шрамы на всем его обнаженном теле, – говорит один житель Фэрмаунта, – и выглядел он ужасно. Он чудом остался в живых».

Потом ДеУирд привозил мальчиков к себе домой, звонил их родителям, чтобы сообщить, где они находятся, и угощал всех гамбургерами слоппи-джо - sloppy joe. После он доставал письма от женщин с предложениями или приглашениями на свидание, – вспоминает тот же житель Фэрмаунта, – и читал их нам. Он говорил: «Старушка думает, что подцепит меня, но я скажу ей, когда сойти. Или «Я проучу ее». Этому человеку всегда нравились проповеди ДеУирда. «Я искренне любил этого человека», – говорит он.

Доходы от бродячего шоу ДеУирда позволяли ему предаваться главной страсти в жизни - слабости к броским автомобилям.

Покойный Ксен Харви, местный квакерский священник, деливший с ДеУирдом кафедру священника на похоронах Дина, сказал: «Он был активен в городе, разъезжал везде на мощной машине». Жительница Фэрмаунта Мардж Кинц вспоминает, как ДеУирд выступал в ее Библейском колледже Форте Уэйн в конце сороковых годов: «Но большее впечатление на меня произвела, – сказала она, – его машина со съемным верхом, и я помню, что видела ее битком набитой молодыми людьми».

По всем свидетельствам, ДеУирд производил поистине завораживающее впечатление на своих слушателей. Дон Мартин, учитель музыки в старшей школе, говорил, что священник «обладал потрясающим чувством юмора и прихожане покатывались со смеху. Но он мог быть очень язвительным». Ксен Харви упоминал, что ДеУирд «знал наизусть много стихов и мог легко их цитировать, когда хотел, это делало его очень популярным. Говорил ли он с вами лично или с кафедры, это был шоумен».

По словам Харви, ДеУирд любил в своих проповедях подшучивал над браком. «Он говорил: «Единственная причина, чтобы жениться – это чтобы при вас была женщина, которая вас согреет, а у меня для этого есть электрическое одеяло». ДеУирд все-таки женился в возрасте сорока семи лет.

До сегодняшнего дня ДеУирд остается деликатным предметом разговора для тех жителей Фэрмаунта, кто помнит его, и ощутимо чувствуется нежелание говорить о нем. Ральф Райли многословно распространялся о раннем периоде жизни Джеймса Дина, но когда ему был задан вопрос о ДеУирде,  уставился на спрашивающего с каменным лицом. Харви заявил: «Я не чувствую себя вправе говорить о нем. Я разворошил бы осиное  гнездо в Фэрмаунте. Но меня не беспокоят чьи-либо сексуальные предпочтения».

Биограф Джо Хайамс (Joe Hyams) написал, что ДеУирд состоял в сексуальной связи с юным Джеймсом Дином в годы его учебы в старшей школе. Когда ДеУирд признался в этой связи Хайамсу, абсолютно незнакомому человеку, он был очень заметной общественной фигурой: пастор в историческом христианском центре Скиния Кэдла (Cadle Tabernackle) в Индианаполисе, ежедневно выступающий по радио в передаче «Время семейной молитвы нации» (“Nation’s family Prayer Period”) и ведущий еженедельной религиозной телепередачи. С большой натяжкой можно поверить в то, что ДеУирд стал бы ставить под угрозу свою карьеру, когда достиг ее вершины, и рискнул бы вызвать репрессии блюстителей нравственности, если бы такие разоблачения просочились в прессу и стали достоянием гласности. Хайамс не обосновал историю, и хотя ДеУирд, возможно, и любил мальчиков больше, чем следовало бы священнослужителю, неопровержимых доказательств его сексуальных отношений с Дином так и не появилось[4].

Другой взрослый человек, близкий к Дину в Фэрмаунте, – его учительница изобразительного искусства Бетт МакФерсон. «Мой класс в 1948-49 учебном году состоял из учеников выпускного класса, – рассказывала МакФерсон, – и Джимми был в этой группе. Он был очень хорошим художником. Я каждый день ездила из Мариона в школу, поэтому Джим попросил подвозить его. Я все равно проезжала мимо места, где он жил, и я забирала его. Он всегда шутил, поэтому это была радость для меня. Когда я переехала в Фэрмаунт, моя хозяйка сердилась, когда он с ревом подъезжал на мотоцикле».

МакФерсон, погибшая в результате автокатастрофы в 1990 году, утверждала, что она на восемь лет старше Дина, хотя генеалогия ее семьи показывает, что в действительности она была старше на одиннадцать лет. Она жила в квартире над баром в Марионе вместе с мужем, страдавшим от детского паралича и передвигавшимся на костылях. Они развелись где-то в 1948-49 учебном году. По вечерам МакФерсон работала для Джо Пейна, дизайнера интерьеров церквей и общественных зданий, у него на складе недалеко от центра Фэрмаунта. «После баскетбольных тренировок Джим заходил и проводил там со мной какое-то время, – говорила она. – Это было отличное время, которые мы провели вместе. Он не казался мне таким уж особенным тогда, хотя он очень драматично все воспринимал». Она знала, по ее словам, что Маркус Уинслоу не одобрял ее, но он никогда не пытался отговорить Дина от встреч с ней.

Во время краткого отстранения Дина от занятий за драку с Девидом Фоксом, он обратился к МакФерсон за утешением. «Он страдал от того, что люди говорили о нем, – сообщила она. – Однажды вечером он пришел и принес три нарисованные им акварели. Первая изображала, как люди устраивают на него загонную охоту. На второй были глаза, разрывающие его, а третья показывала, как он хочет отплатить всем им, но не может, потому что привязан за ногу».

«Как-то один ученик фотографировал на лужайке перед школой. Джим подошел и обнял меня за шею, чтобы сфотографироваться, – рассказала МакФерсон. – Тогда я  впервые поняла, что нравлюсь ему. Потом он в меня влюбился. Долгое время после его смерти я не могла говорить о нем или смотреть его фильмы. Мне звонили, чтобы получить информацию, но я не хотела видеть напечатанными мои личные воспоминания. Теперь я не возражаю – некоторых из моих воспоминаний».

Как спонсор выпускного класса, МакФерсон сопровождала класс в поездке в Вашингтон, округ Колумбия,  в конце учебного года. Отрицая упорную легенду, бытующую в Фэрмаунте, о ее причастности к пьяному дебошу, устроенному мальчиками в отеле Рузвельт в Вашингтоне, она сказала: «Я не заказывала пива никому из детей и сама не пила пива во время поездки в Вашингтон. В Фэрмаунте меня во многом обвиняли; это был настоящий Пейтон-Плейс.» Помимо всяческих вечеринок в свободное время Дин совершил специальное паломничество в театр Форда, как просила его Аделин Брукшир. В автобусе по пути в Индиану несколько девушек отрезали пряди волос у Дина и другого ученика, пока те мирно посапывали.

Через неделю после поездки в Вашингтон был выпускной вечер, и Дина попросили прочитать молитву на торжественной службе, посвященной вручению аттестатов. Задумавшись о том, как можно молиться публично, он обратился к Джеймсу ДеУирду. Проповедник дал ему несколько молитвенников, откуда Дин выбрал молитву Джона Генри Ньюмена, призывающую «надежный приют, праведный отдых и, наконец, покой». .

К концу учебного года Дин решил поехать к отцу в Санта-Монику и там поступить в колледж. На прощальном вечере, устроенном Джойс Уигнер, с которой Дин встречался, и сестрой Боба Миддлтона Барбарой, учитель музыки Дон Мартин играл на фортепьяно “California, here I come” и “Back home in Indiana”. Мартин и двое других выпускников отвезли Дина в Чикаго на машине, это был первый отрезок его пути. «Это было просто в удовольствие, – вспоминает Мартин. – По дороге в Чикаго Джимми немного резко высказывался, делал язвительные замечания, противоречил всем».

Мартин спросил его: «А что ты будешь делать, если у тебя там ничего не выйдет?» Дин вел себя так, как будто не предполагал такой возможности. Он ответил: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Я гонюсь за одним».  Мартина поразило такое глубокое замечание, и тогда он сказал остальным: «Он думает, что сорвет там двери с петель, но будет удивлен». Мартин говорит, что спустя десятилетия ему все еще стыдно, что он так ошибался.