Источник

«Нью-Йорк меня подавил. Первые несколько недель я не выходил за пределы своего квартала возле отеля недалеко от Таймс-сквера. Я смотрел по три фильма в день, чтобы забыть о своем одиночестве и депрессии. Я просадил полтораста баксов из своих скудных средств на одни только билеты».

Это было новое одиночество. После смерти матери он бывал одинок, оставаясь в чьем-либо обществе,-на ферме, в школе, в колледже. Но в такой полной изоляции он не оказывался еще и разу. Только когда деньги совсем кончились, Джеймс начал по-настоящему знакомиться городом, работая то контролером в автобусе, то кассиром в аптеке или ресторанчиках Манхэттена.

Роджер Брэкет дал ему несколько рекомендательных писем. Это не значило, что его повсюду встречали с распростертыми объятиями. Тем не менее после долгих проволочек он попал в руки ангела-хранителя — агента, готового самозабвенно работать с безвестным талантом. О самой Джейн Диси известно очень мало — она отказывалась о чем-либо рассказывать, ясно одно: именно ей Джеймс Дин обязан своей карьерой, и он до конца своих дней называл ее не иначе, как «мама Диси».

Прошло немало месяцев, прежде чем ей удалось найти для него первую работу в телешоу. Не за это время он терял терпение и впадал в отчаяние, но каждый раз Джейн твердо говорила: «Ты не заблуждаешься на своей счет. Ты очень талантлив. Но требуется затратить много усилий, чтобы в это поверили и другие».

По настоянию Джейн он явился перед очи Ли и Молли Страсберг. Вместе с другой питомицей Джейн их вдвоем отобрали из ста пятидесяти претендентов. В двадцать один год он стал самым молодым студийцем знаменитой Актерской студии. Когда позднее Страсберг открыл филиал в Голливуде, имя Джеймса Дина украшало рекламный плакат студии вместе с именами Мэрилин Монро, Марлона Брандо и Монтгомери Клифта. Но надо сказать, что все они пробыли в руках мэтра недолго: едва постигнув азы философии Станиславского, они предпочитали в дальнейшем опираться на собственный талант.

Джеймс Дин провел в Нью-Йорке два года. За это время он стал серьезным актером: играл главные роли в телеспектаклях, участвовал в двух бродвейских постановках, которые были хорошо приняты. Он вернулся в Голливуд на коне, чувствовал себя уверенно и твердо рассчитывал жить и работать в соответствии с собственными представлениями, а не по чужой указке.

Смирение и всепрощение не входили в число его добродетелей. Каждый свой шаг вперед он расценивал как победу, одержанную ценой тяжелейших трудов. Благодарить кого-то, чувствовать себя кому-то за это обязанным он не мог.

Элиа Казан пригласил его сниматься в своем фильме «К востоку от рая», но попросил немножко нагулять вес. Уж очень тощим был Джимми для главного героя. Получив аванс от студии «Уорнер бразерс», Дин купил красный спортивный автомобиль и по вечерам объезжал все известные увеселительные заведения в компании постоянно меняющихся старлеток. В самые дорогие рестораны его не пускали — он нипочем не желал менять свои линялые джинсы на партикулярное платье.

Кроме машины Дин купил и новый мотоцикл, но он стоял на приколе: в контракт со студией был включен пункт, запрещавший актеру ездить на мотоцикле до завершения работы над фильмом. В порядке компенсации Дин приобрел лошадку-пони и, приезжая на ранчо, либо часами ездил верхом, либо просто наблюдал за ней, привалившись к изгороди кораля.

«К востоку от рая» — экранизация романа Джона Стейнбека, действие которого происходит во время первой мировой войны. Это история двух выросших без матери братьев, эдаких Авеля и Каина. Старший, Арон (Ричард Давалос), — образцовый сын, первый ученик и верный товарищ. Младший, Кол, которого должен был играть Джеймс Дин, — заблудшая душа, обреченная на непонимание и отверженность.

Назначая на эту роль Дина, Элиа Казан прекрасно видел сходство актера и персонажа. «Я выбрал Джимми, потому что он был таким же, как Кол. Более подходящего актера искать не было смысла. Он испытывал недобрые чувства к отцу. Был мстителен. Чувствовал себя одиноким и обиженным. Он был подозрителен».

Но эта роль, как и фильм в целом, имели особое значение и для самого Элиа Казана. «Нет ничего загадочного в том, что меня привлек этот замысел, — рассказывал режиссер. — История сына, пытавшегося наладить отношения с отцом, который вряд ли любил его, — это моя история. Кроме того, я рад был воспользоваться случаем обрушиться на пуританство, на его черно-белую систему нравственных оценок. Мне хотелось показать, что добро и зло перемешаны и что есть вещи, которые следует оценивать глубже, нежели на общепринятом уровне деления на хорошее и дурное».

За три года до начала работы над этим фильмом Элиа Казан оказался в центре злосчастной маккартистской кампании, которая всколыхнула Голливуд. Бывший член коммунистической партии, он стал одним из немногих левых либералов, которые согласились сотрудничать с сенатской Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, и назвал имена своих коллег и друзей, которые тоже входили в число коммунистов. Этот поступок спровоцировал шумный скандал. Отголоски этих событий прозвучали и в фильме «К востоку от рая».

Можно, пожалуй, сказать, что он носил автобиографический для Казана характер. В характере Джеймса Дина режиссер увидел самого себя в юности. «В юности я был очень сердитым. Похож был на голодного волчонка. Худой, взъерошенный, глаза ни на кого не глядят. На фотографиях тех лет видно, какой ненавистью я исходил ко всему на свете... Эта картина автобиографическая — ничего более личного мне не случалось делать. Поэтому она очень чистая. Нравится она вам или нет, но в ней все сказано от чистого сердца. С нее я начал говорить о себе средствами кино».

Личностный характер фильма объясняет то пристальное внимание, с каким Казан относился к Дину, готовясь к съемкам. Их партнерство было совершенно другим, чем то, что возникло между Казаном и Марлоном Брандо на фильме «Трамвай «Желание». Режиссеру более скромного дарования вряд ли удалось бы обуздать Дина, который имел свое представление о персонаже, но Казан смог подчинить его своей воле благодаря тому, что с самого начала между ними установилось особого рода интуитивное взаимопонимание.

Съемки начались 27 мая в Калифорнии, сначала в местечке Мендочино, а потом в Салинасе. Натурные съемки на широких открытых пространствах позволили Дину найти точный внешний рисунок своего героя, которого лаконично описал рецензент «Дейли Скетч»: «Это американский деревенский парень с глазами раненого зверя, с естественной пластикой пантеры, попавшей в капкан».

По-новому открыл для себя актера и режиссер. Его поразило лицо Дина. «Это очень поэтическое лицо. Удивительное, таящее в себе боль. Видя его на крупном плане, нельзя не почувствовать к нему симпатии. А тело у него еще более выразительное, чем у Брандо. У него очень живое тело. Широкий экран подчеркивает его мелковатость. Когда он бежит в поле, то кажется ребенком». Начальные эпизоды фильма создают ту особую атмосферу юношеского смятения, которая задала тон и стиль целому поколению молодых. Кол — аутсайдер, изгой, человек, исключений из доброжелательного мира семьи, за которым он исподволь наблюдает холодными, колючими глазами. А потом подавленное страдание внезапно прорывается исступленным припадком...

Уже до начала работы над фильмом заговорили о сходстве между Дином и Брандо. Публика еще не привыкла к новому актерскому стилю. Прежде, до появления Брандо в роли Стенли Ковальского из «Трамвая «Желание» или Монтгомери Клифта с Фрэнком Синатрой в ролях Прюита и Маджио в «Ныне и присно», голливудский антигерой всегда изображался внешним жестом, который хорошо удавался Джеймсу Кегни, Полу Муни, Хамфри Богарту. Теперь же впервые в истории голливудского кино антигерой отказывался от эффектного жеста. Он вел себя на экране как настоящий «отклоняющийся» подросток с городской улицы, пьяный солдатик или шофер-дальнобойщик в придорожном заведении.

Эта реалистическая манера зародилась в театральных группах социалистической ориентации еще в 30-е годы, вобрала в себя отголоски итальянского неореализма. Она сильно раздражала критиков; «брандоизм» вызывал ненависть профессионалов старой школы, которые не могли смотреть на вялое, прерываемое паузами бормотание и произнесение существенных реплик спиной к зрителю иначе как на брак. Для них это было всего лишь модное поветрие. Джеймса Дина и Пола Ньюмена упрекали в слепом подражании Марлону Брандо.

Натали Вуд, которая снималась вместе с Дином в «Бунтаре без причины», а потом работала у Казана на фильме «Великолепие в траве», считала, что это сходство в актерской манере вызвано тем, что они оба, Дин и Брандо, снимались у Казана. Николас Рей, режиссер «Бунтаря», тоже подтвердил, что узнал в общей манере актеров характерные приемы Казана, который любил актерские показы. Но все это было гораздо сложнее. Дин преклонялся перед Брандо, перед его игрой и жизненным стилем.

Когда съемки «К востоку от рая» перешли в павильон, Брандо как раз начинал сниматься в роли Наполеона в фильме студии «XX век—Фокс» «Дезире». Дин попробовал подружиться со своим кумиром. Но без большого успеха. Он пришел на площадку, где работал Брандо, и смотрел, как тот работает. Свидетели этой сцены запомнили презрительное замечание Брандо: «Тебе чего — больше надеть нечего?» После появления Дина на горизонте Голливуда Брандо сменил затертые джинсы и футболку на отглаженные брюки и чистые рубашки. Газетчики, окрестившие Дина «Брандо для бедных», разнесли эти слова Марлона, как и другие колкие замечания, по страницам газет, разжигая неприязнь между двумя актерами.

У Дина была одна дикая фантазия: вызвать как-нибудь Брандо на актерскую дуэль, чтобы выяснить, кто из них двоих сильнее.

Через два года после его смерти Брандо, отвечая на вопрос Трумена Капоте, были ли они близки с Дином, ответил: «Нет, Дин никогда не был моим другом. Я вообще был едва знаком с ним. Но он прямо помешался на мне. Что я делаю, то и он. И все время пытался сблизиться. Звонил все время, оставлял записки. Я никогда ему не перезванивал, не отвечал. Мы познакомились на одной вечеринке, он там чудил, психа изображал. Я отвел его в сторону и спросил, знает ли он, что не в себе. Что ему лечиться нужно... Дал ему адресок психоаналитика. Он послушался. Знал, что нездоров. И сходил к доктору. Это ему помогло. Работать стал лучше. У него начинало толково получаться».

Когда Дин снимался в своей третьей картине «Гигант», Брандо смягчился к сопернику. Одна из подружек Дина Мейла Нурми, хорошо знавшая обоих, рассказывала, что однажды Брандо сказал ей: «Передай своему дружку, что по мне самые великие в мире актеры — Пол Муни, Лоренс Оливье и Джеймс Дин!» Обрадованный комплиментом, Дин вернул его с той же Мейлой: «А по-моему, самые великие — Пол Муни, Лоренс Оливье и Марлон Брандо!»

Газетчики изо всех сил раздували искры недоброжелательства и соперничества между актерами-мужчинами, но с еще большим рвением они пытались обнаружить признаки любовного романа, который непременно должна была завести новая «звезда» «Уорнер бразерс». Они готовы были считать героиней этого романа каждую девушку, в чью сторону Дин обернулся во время обеда в студийной столовой. Те же, кто знавал его по Нью-Йорку, не удивлялись, что его подружки менялись чуть ли не ежедневно. Ни к одной из них он не относился серьезно. Он проводил с ними вечера, шутил, ухаживал, бывало — проводил ночь, но едва они начинали наскучивать, не задумываясь, оставлял. Он терпел их рядом с собой до тех пор, пока они не обнаруживали посягательств на его чувства, но как только это случалось, безжалостно разрывал всякую связь.

За последние полтора года лишь одной девушке удалось хотя бы ненадолго вывести его из состояния замкнутости. Это была молодая итальянская актриса Пьер Анджели. Через неделю после знакомства стало известно, что Пьер Анджели отметила день своего рождения (ей исполнился двадцать один год) на ранчо у Дина.

Юная итальянка, как небо от земли, отличалась от девушек, с которыми раньше встречался Джеймс. Робкая, хрупкая, серьезная, с тихим голосом, она приехала в Голливуд за два года знакомства с Дином, чтобы сниматься в роли невесты солдата в фильме Циннемана. «МГМ» заключила с ней контракт, согласно которому ей запрещалось пользоваться косметикой и посещать увеселительные заведения. Следовало неукоснительно блюсти образ неизбалованной девушки. Пьер Анджели поселилась в Голливуде со своей сестрой-двойняшкой, кинозвездой Маризой Паван, и властной, амбициозной матушкой.

Джеймс Дин, воспитывавшийся в квакерской семье Среднего Запада, понятия не имел о том, что такое итальянская мамаша-католичка. Когда он в первый раз проводил девушку домой — на несколько часов позже, чем подобало, — ее мамаша указала ему на дверь. Приличные итальянские девушки до такой поры не гуляют, сказали ему. «Но ведь вы не в Италии, а в Голливуде. В нашем монастыре другой устав», — огрызнулся он в ответ. После этих слов девушке ясно дали понять, что такому ухажеру в их доме делать нечего. Она очень страдала из-за семейного разлада, а он не знал, как ей помочь.

До конца съемок оставалось недели две, и Казан с неудовольствием наблюдал за развитием отношений Джеймса и Пьер Анджели. «Он был расстроен, и это отражалось на работе...» Казан всегда без большой теплоты отзывался о Дине, и все его сравнения с Брандо были не в пользу Джеймса. «Дин был нравственным уродом. В отличие от Брандо. Их часто считают похожими друг на друга, но это не так. Дин — больной юноша, а в Брандо нет ничего болезненного».